Решительно, хорошее настроение Альгьери могло испортить только немедленное появление разыскивающей его толпы слуг во главе с громогласно стенающим пэтом. Но, здраво (насколько он был в силах) рассудив, что в ближайшую пару-тройку дней погоня ему еще не грозит, блондин ничуть не беспокоился за свое душевное состояние.
Оставленная им на столе в номере отеля записка была написана в лучших Люциферовых традициях и извещала всех его слуг о том, что хозяин изволил спешно отбыть на чрезвычайно важные деловые переговоры, которые будут происходить на загородной вилле одного из потенциальных богатеньких клиентов. Если привести это послание  дословно, то написано было следующее:
«Проклятые дела. Ненавижу.
Отбыл за город».
К столь лаконичной манере изложения своих мыслей и пожеланий блондин успел приучить уже практически всех, кто имел доступ к его покоям, поэтому не сомневался, что дражайшей родственнице преподнесут именно «развернутую» версию спешного отъезда.
То, что сам Альгьери отродясь никаким делами не занимался не могло послужить поводом для раскрытия его коварного плана – периодически он умело прикрывался подобными отмазками для многодневного посещения борделя или внезапной прогулки на яхте кого-то из своих новых знакомых. (После таких прогулок, как правило, старые знакомые переставали Люцифера, куда бы то ни было приглашать).
В довершение к благому расположению духа, мужчина наконец-то был практически сыт. И вовремя подоспевший десерт должен был стать финальным аккордом в волшебной сюите его трапезы. Однако, добродушие и умиротворение, которое он сейчас излучал как-то немного не вязалось со все еще красным лицом с остатками сметаны на носу. И уж тем более с сильнее обычного расфокусированным взглядом, который с явным усилием остановился сперва на рестораторе, а потом и на листочке счета.
- А мои вещи еще не отнесли?
Люцифера вдруг неожиданно забеспокоило отданное несколько минут назад распоряжение. И было важно срочно понять, рядом ли по-прежнему его саквояж, а, стало быть, и кошелек с финансами…
Точнее было бы сказать, что сам саквояж и был кошельком, почти под завязку набитым перевязанными купюрами, которые сверху сиротливо прикрывались парой подштанников и ночной сорочкой.
Увлекшись своими привычными повелительными замашками, мужчина как-то начисто позабыл, что ни в коем случае нельзя было доверять посторонним людям разбирать его сумку. Ведь даже сам он не знал точно, какое именно количество средств выгреб из сейфа перед побегом и ни за что не смог бы обнаружить пропажу, если бы его ограбили!
Слегка запаниковав, он даже попытался привстать с дивана.
Попытка не удалась, что заставило аристократа запаниковать еще сильнее. Ничуть не подумав о том, что его состояние может быть вызвано двумя опустошенными кувшинами вина, о которых, надо сказать, Люцифер уже и позабыл, он сперва решил, что его отравили с целью ограбить, а потом – что его уже ограбили, и потом отравили, чтобы замести следы.
Безумный, совершенно пьяный взгляд белесых водянистых и отчаянно косивших глаз заметался по комнате, пока все же не наткнулся на саквояж, спокойно возлежавший на прежнем месте… Находка немного сбавила обороты зарождавшейся истерики и Альгьери почти даже спокойно попросил.
- Будьте добры, подать мой саквояж.
На большее его не хватило – старательно подобрав кусочком хлеба остатки печеночной подливки и отправив их в рот, Люцифер совершил непростительную ошибку. Он, не дожидаясь пока господин ресторатор подаст его вещи, протянул за сумкой руку, сильно подавшись вперед… Вследствие чего, безвольное тело, отягощенное шестью только что проглоченными блюдами, накренилось и начало неумолимо сползать на пол.

Возвращение в вертикальное положение прошло для Люцифера практически безболезненно, если не считать, правда, того, что вот как раз в этот момент у него и начала наконец-то кружиться голова. Но предупредительный ресторатор был так мил и заботлив,… и теперь уже с трудом верилось, что еще три минуты назад Альгьери считал его отравителем и мошенником.
Не иначе – перегрелся на солнце.
И к тому же, именно у него блондин будет снимать дом, а, стало быть, грабить новоявленного жильца этому чудному господину явно нет никакого резона. В лучшем случае – выставит грабительский счет за проживание и питание. Но это, впрочем, такие мелочи, что и обращать на них внимания-то не стоит.
… кстати, о счете.
С превеликим усилием, которое сам Люцифер искренне полагал титаническим, он повернул голову в сторону все еще маячившей на столе бумажки и попытался разглядеть написанную на ней сумму. Естественно, и это простое действие далось нелегко, и со свойственной всем Альгьери легкомысленностью и расточительностью, аристократ плюнул на нелегкое занятие, так и не поняв, сколько с него причитается.
Вместо этого, он дрожащими руками, раза, наверное, с четвертого, открыл многострадальный саквояж и, урывшись в него, едва ли не по самые уши, через пять минут напряженного сопения, достал изрядно помятую банкноту в сотню лир.
Мудро рассудив, что на эти деньги можно каждый день в течение недели кормить роту солдат, Люцифер царственным, многократно и до мелочей отрепетированным жестом, положил купюру поверх белого прямоугольничка счета и снова оскалил кривые желтые зубы в жутковатом подобии улыбки.
По задумке, ресторатор в этот момент должен был проникнуться его щедростью и великодушием, рухнуть ниц и слезно благодарить Светозарного за то, как он осчастливил своим приходом простого смертного и его заведение.
Но увидеть этого Люциферу не довелось бы, даже будь владелец ресторана настолько несдержан в проявлении собственных эмоций – снова потянувшись для того, чтобы оплатить счет и при этом сохранить аристократически-сутулую осанку, мужчина, непроизвольно икнув, стал с угрожающей скоростью напирать на стол. Через десяток секунд его голова, с той же дебильной ухмылкой, оказалась лежащей около так старательно вылизанной тарелки, а через полминуты он всей грудью рухнул на обеденный стол, чудом удержавшийся от падения под его весом.
Но даже и в таком невыигрышном положении аристократ продолжал думать о …еде. По крайней мере, из его нечленораздельного бормотания вперемежку с пьяным сопением  и громким иканием можно было доподлинно разобрать слова «кофе» и «десерт». А усиленная жестикуляция, окончательно завершившая процесс падения (как физического, так и морального) должна была изображать повеление принести оставшиеся блюда в его новый дом. Куда перед этим, разумеется, нужно было отнести самого Люцифера…