Запахло спиртом.
И хотя определять алкоголь по запаху актёр не мог, он вдруг вспомнил застольные посиделки (в ходе которых ему как раз поведали о способе дезинфекции ран) и рассказы о чудодейственных свойствах водки, которыми столь бойко делился некий русский, приехавший договариваться о поставках в Рим каких-то зерновых. Теперь Флориэно жалел, что не расспросил тогда гостя столицы, отвлёкся на разговор о новой роли в ходе празднования очередного ошеломительного успеха постановки, в коей он принимал участие. Ведь тогда казалось, что не стоит забивать голову чем-то подобным.
«Fin alla bara sempre se n'impara». *
Едва заметно прищурившись, Флориэно посмотрел на мужчину, ныне стоящего перед ним: высокий, статный, серьёзный - такой способен вызывать дрожь во всех смыслах этого слова. Не отдавая себе отчёт, актёр начал перебирать возможные роли для темноволосого... и пришёл к неутешительному выводу, что они мало того вряд ли бы сыгрались, так ещё и как герои не сошлись. Разве что требовалось бы сыграть на контрастах.
«Но он такой. Чертовски. Добрый.»
Иного объяснения поведению незнакомца юноша придумать не мог (ещё бы, в таком состоянии), разве что сослаться на порыв. Ссылаться на него было в характере Фиренце. В его характере были и сами порывы, хотя он упорно не хотел этого признавать. Но вот, результат одного из них: он лежит изрезанный на диване, в доме, путь к которому вряд ли вспомнит, а его сознание упорно рисует ужасные картины - рана смертельна, а Отто и вовсе его добьёт лечением. Ведь ему говорили, что алкоголь убивает. Не врали.
- Терпи... потом получишь приз.
Юноша, понимая, что вот и он - тот самый момент истины и проверки утверждений весёлого русского - до боли сжал кулаки, надеясь тем самым отвлечься от прогнозируемой кошмарной боли; от вида белого платка, пропитанного содержимым бутылки, стоящей неподалёку; от Отто, перед которым не хотелось повторно показаться слабым и беспомощным. Обещание приза было безусловно приятным дополнением к фразе, ибо позволяло отвлечься от совсем уж мрачных мыслей.
Лёгкое, едва ощутимое прикосновение - резкая, беспощадная боль. Актёр, скрипнув зубами, чуть ли не дёрнулся, не вскрикнул, не потребовал немедленно убрать от него руки, чтобы избавиться от всего этого, но лишь сдавленно зашипел, мысленно сыпля проклятиями, пытаясь сдержать подступающие слёзы. Позорные слёзы, появления которых он никак не мог допустить. И вот, когда казалось, что сил больше нет, что ещё миг и головокружение точно обернётся обмороком, либо не выдержит и остановится со страшной скоростью бьющееся сердце, Отто убрал руку.
Никогда прежде Флориэно не думал, что ему придётся пережить такое. Теперь было не страшно. Было даже всё равно, какой останется шрам, всё равно, что он испачкал кровью костюм, даже мысль о том, что нужно позвонить брату и доложить о появлении грабителя у книжной лавки была какой-то блёклой, неважной.
Спустя какое-то время актёр нашёл в себе силы сесть, покачиваясь, в который раз борясь с желанием или грязно выругаться или тихо застонать от боли. Флориэно даже повернулся к спасителю, изящным движением похолодевших пальцев забрал из его рук платок и, даже не содрогнувшись от вида крови, найдя не покрасневший участок, залил его алкоголем из стоящей рядом на столе бутылки. После чего, приблизившись к лицу Дирлевангера, приложил к рассечённой брови недавнее орудие пыток.
- А теперь... мой приз.
Не просьба, а требование, которое может бы и звучало нелепо из уст совсем побледневшего актёра, тем более в качестве обращения к рослому сильному мужчине, если бы ни какая-то пугающая и при том весёлая интонация. Казалось, не придумай сейчас Отто хоть что-то, что можно было бы подать как приз, Фиренце найдёт, как изощрённо отомстить ему за всю ту боль, что он испытывал всего несколько минут назад. И пускай то была боль "во спасение" и в ней сам сероглазый был не виноват, итальянцу пообещали этот самый приз. Значит, он должен его получить. Немедленно.
* Век живи, век учись.